Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.] - Валентин Осипович Осипов

чтобы сформулировать и изложить причины раскола. Из них пять подняты выше внутрицерковных распрей.

«1. Общее невежество, которое тем менее изменяется, что бедные люди не имеют средств учиться…

…8. Часто оказываемые от духовенства худые примеры в поведении, алчность и корысти».

Еще — прямо и резко — о том, каковы подлинные причины смуты и бунтарства:

«9. Совершенное равнодушие гражданского начальства.

10. Послабление со стороны некоторых чиновников за подлоги или из личного угождения».

В этот перечень и такое вписано:

«23. Обольщающее чувство независимости…»

Нечаев подтверждает свое наблюдение о политической строптивости рабочих примерами из истории: «В духовном смысле это настоящая вольница Великого Новгорода…» Дальше круче замешивает: «Мятежи при Петре Великом, непокорность запорожцев, непримиримая вражда задунайских некрасовцев, бунт Пугачева показывают характер старообрядцев». И в большом и в малом держали, как сполна убедился Нечаев, свой характер уральские страстотерпцы. Видно, хорошо знал Нечаев о такой среди непримиримых раскольников безбоязненно воинственной поговорке — «Режь наши головы, не тронь наши бороды».

Вывод Нечаева близок выводам Герцена (вспомним его слова о гуле, предвещающем бури): «Там угрожается правительству нарушением общей тишины… И действительно, если бы вдруг отнято было что-либо из присвоенных ими от послабления начальства, утвержденных давностью и обычаев вольностей, при всей видимой преданности старообрядцев к Государю, могли бы последовать более или менее опасный волнения».

Чувствую в этих строчках предупреждение — не отнимайте «вольностей».

Нечаев пытался оградить раскольников от непродуманно скорой расправы, он ищет глубинную основу раскольнических смут и упрямо подталкивает к мысли, что лишь искоренение причин умиротворит еретиков.

Но надо знать и другое — Нечаев ничуть не благоволит к расколу и к раскольникам, к многочисленным на Урале сектам как явлениям идейно-богословского порядка. Он часто вносит в дневник проявления неодобрительного отношения к ним.

Но вот вдруг натыкаюсь на необычно выраженную критику. Она явно выходит за пределы церковной и явно суть совсем иных понятий: «Книг гражданской печати они (раскольники. — В. О.) не читают для своего назидания, а разве из одного любопытства, полагая, что все достаточно объяснено, что все нужныя наставления преподаны св. отцам… Везде видно робкое рабство, с благоговением лобзающее тяготеющия на нем цепи» (подчеркнуто мною. — В. О.).

Крепко сказано. И справедливо. Это смелое изречение — суть высшего политического порядка.

…Нечаев выполнил — с присущей ему старательностью — наказ педанта Дибича: «изыскание причин и целей раскола». Он изыскал в их числе и сугубо политические, и социальные причины и цели.

Да вот только все это упрятал — надежно и надолго (до смерти) — в личный дневник и личный архив. Почему? Неведомы причины — нигде сам ничего не объяснял. Может, однако, статься, и для того, чтобы не отягощать вину раскольников самыми страшными при Николае обвинениями — политическими.

«Негры африканских берегов»

Когда Строганов и Нечаев наконец-то съехались, взялись писать отчет-записку на высочайшее имя. Так было велено. Название этого документа читателю уже известно — «О состоянии крестьян, принадлежащих к заводам наследниц купца Расторгуева».

Читаю записку. Странное дело — ее название никак не соответствует тому, ради чего, собственно, посылались на Урал. Не менее странно и то, что если в отчете Нечаева Строганову речь только о расколе, то здесь, в записке, напротив, ни слова о расколе и раскольниках, равно как о политической подоплеке раскола, если подразумевать антиправительственные и антицаревы настроения. И то приметно, что в записке меньше всего о заводах Расторгуева. Все в ней — и шире и глубже.

Вот ведь как настойчивы загадки биографии Нечаева!

В поиске истины неминуемо начать с того, какую оценку дают записке ученые. Без этого не добиться нужной ясности.

В 1930 году М. В. Нечкина разыскивает записку в архиве былого горного департамента. И передает в печать. При этом пишет: «Записка А. Г. Строганова — замечательный документ. Бесспорна ее сила, красочность, подчас художественность. Этот документ легко можно использовать для педагогической или агитационной работы — он ярок и убедителен даже для неподготовленного читателя». Затем дает записке политическую оценку: «Любопытно также то, что Строганов в этом документе подчас говорит языком либерального дворянства…»

Нечкина о том же — 30 лет спустя: «Близкая взглядам декабристов докладная записка А. Г. Строганова». Как видим, оценка стала более определенной.

Прочтем эту записку и мы. Здесь то и дело такие вот непреклонные выражения — «самовластие», «тиранство», «нещастное положение заводских людей», «ненасытное корыстолюбие», «жалостное состояние сих угнетенных». Остро перо на острую критику: «Все, что может увеличить добывание золота и доходы, корыстолюбивым и безжалостным попечителем придумано, предпринято и исполнено, но нигде не заметно следа отеческого и христианского попечения о благосостоянии людей, которых здесь можно сравнить по скудным платам за работы с каторжными, а по изнурениям, — с неграми африканских берегов».

Еще о положении рабочих людей: «Крестьяне сих заводов по причине малых плат, несоразмерных с дороговизной хлеба, и по задержанию даже оных, терпели крайнее изнурение и голод, что сверх того некоторые прикащики поступали с ними жестоко и бесчеловечно».

И еще — настойчиво! — об условиях труда и быта: «Золотые промыслы были главным театром угнетения и жестокостей: более 2000 человек, обращающихся в сей работе без различия пола и возраста, пригоняются туда из деревень за 130 и 160 верст, где находятся в отдалении от семейств своих, одни по нескольку месяцев, а другие в продолжение почти целого года без отпуска и в домы свои, и должны беспрерывно работать в дневную и ночную смену по 12 часов сряду, не исключая даже воскресных и праздничных дней, питаться самою скудною пищей — одним хлебом — и жить в тесных казармах, а по большей части в землянках и балаганах в самое зимнее время».

Не обойдено положение малолеток: «Мальчики с 12-летнего возраста употребляются при золотых промыслах в работах, подвергаются взысканию и нередко жестокому наказанию за малейшее неисполнение урочной работы наравне со взрослыми работниками. Но более еще достойны сожалению употребляемые на сии работы девки с 14 до 15-летнего возраста…»

В записке раздел «О жестоких наказаниях»: «Двести и триста ударов до прибытия моего в сии заводы почиталось лишь принудительным средством к прилежной работе. Нередко наказанные таким образом не только не были в силах дотащиться до жилья своего, но не могли и подняться с места истязания».

С едким сарказмом отмечено: «Если со стороны управляющего нет ни внимания, ни сострадания к человечеству, то замечательна особенного рода заботливость в других вещах: острог всегда в исправности, а запас в розгах, палках и кандалах не уступит никакому каторжному заведению».[4]

Записка сообщает не только о тиране-заводчике. Обличаются и те, кто покровительствовал заводчику, покрывал его: